5-10

5.  В рамках собственно философского знания уже на ранних этапах становления началась его дифференциация, в результате которой выделились такие философские дисциплины, как этика, логика, эстетика и постепенно оформились следующие разделы философского знания:

 -        онтология – учение о бытии, о первоначалах всего сущего, о критериях существования, общих принципах и закономерностях существования;

 -        гносеология – раздел философии, в котором изучаются проблемы природы познания и его возможностей, отношение знания  к реальности, выявляются условия  достоверности и истинности знания;

 -        аксиология – учение о природе и структуре ценностей, их месте в реальности, о связи ценности между собой;

 -        праксеология – учение о практическом отношении человека и мира, активности нашего духа, целеполагании и действенности человека;

 -        антропология – философское учение о человеке;

 -        социальная философия – раздел философии, описывающий специфические особенности общества, его динамику и перспективы, логику социальных процессов, смысл и предназначение человеческой истории.

 Эти разделы несводимы друг к другу, но тесно связаны между собой.

6. Начало развития европейской философии было положено в Древней Греции в Y-IY вв. до н.э. Она развивалась в тесной связи с зачатками конкретных знаний о природе. Первые древнегреческие философы были одновременно и естествоиспытателями. Они пытались научно объяснить происхождение Земли, Солнца, звезд, животных растений и человека. Ими были высказаны интересные идеи о движении, величине и форме небесных тел, о причине солнечных затмений, о количестве дней в году и т.д. Спецификой древнегреческой философии в ее начальный период является стремление понять сущность природы, мира в целом, космоса. Главный вопрос древнегреческой философии - о первоначале мира. Здесь философия перекликается с мифологией, наследует ее мировоззренческую проблематику. Если в мифологии - кто родил сущее, то философы ищут субстанциальное начало - из чего все произошло. Фалес рассматривал все существующее многообразие вещей и явлений в природы как проявление единого, вечного начала - воды. Все вещи возникают из воды и, разрушаясь, вновь превращаются в воду. Испарения воды питают небесные огни - Солнце и другие светила. Аналогичные воззрения развивали Анаксимен и Анаксимандр. У Анаксимена первоначалом и субстратом всех вещей является - воздух, у Анаксимандра - апейрон - неопределенное, вечное и бесконечное, постоянно находящееся в движение первоначало. Гераклит в качестве субстанционально - генетического начала Вселенной рассматривает огнь. У Гераклита огонь выступил как субстанция бытия, поскольку прибывает всегда равным самому себе, неизменным во всех превращениях и как первоначально, конкретная стихия.

Мир по Гераклиту - упорядоченный Космос. Он вечен и бесконечен. Он не создан ни богами , ни людьми, а всегда был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно воспламеняющимся и закономерно потухающим. Все предметы и явления природы рождаются из Огня и, исчезая, вновь превращаются в огонь. Все изменения мироздания у Гераклита происходят в известной закономерности, подчиняясь судьбе, которая которая тождественна необходимости. Необходимость - это всеобщий закон - Логос (разум). Логос Гераклита есть выражение логической структуры Космоса, логической структуры образа мира, непосредственно данного живому созерцанию. Космология Гераклита строится на основе стихийной диалектики. Мир - это упорядоченная система, Космос. Образование Космоса происходит на основе всеобщей изменчивости явлений, общей текучести вещей. Движение свойственно всему существующему. Вся природа, не останавливаясь изменяет свое состояние. Таким образом, в раннегреческой философии налицо совмещение философского и физического (естественно-научного) подхода в объяснении первоначала мира. С одной стороны, они довольно четко осуществляют субстанционалистский подход, с другой стороны, субстанция бытия у них отождествляется с конкретной стихией, явлением природы. И эта стихия в образной форме давала представление о первоначале всесущего. В дальнейшем элеаты (Парменид, Зенон, Ксенофан) перешли в истолковании субстанции от конкретных природных стихий (воды, воздуха, земли, огня) - к бытию как таковому. Центральное понятие их философии - бытие. Бытие, у Парменида, вечно, оно не не возникает и не уничтожается, оставаясь тождественным и всегда равным самому себе. Оно однородно и непрерывно, все наполнено бытием, нет пустого пространства, поэтому оно непрерывно. Бытие плотно примыкает к бытию. Бытие бесконечно в пространстве, оно шарообразно. Это связано с его однородностью, с тем, что оно повсюду одинаково, всюду равно отстоит от центра. Ксенофан это единое, вечное, несотворенное и не уничтожаемое начало называет Богом. Бог - субстанция мира. У Ксенофана Бог тождествен Космосу. Надо отметить, что Парменид многообразие мира сводит к двум началам. Первое - Эфирный огонь, чистый свет, теплое; второе - густая тьма, ночь, земля как костное начало, холод. Из смешения этих двух начал происходит все многообразие видимого мира. Вселенная представляется Парменидом как состоящая из концентрированных кругов или венцов, которые лежат слоями вокруг Земли, расположенной в центре Вселенной. Всех их окружает небесная твердь. Промежуточные круги состоят из смеси огня и земли. В самом центре всех сфер царствует великая богиня Правды и необходимости, которая управляет всеми происходящими в мире явлениями.

      Итак, согласно элеатам: 1) бытие есть, а не бытия нет, 2) бытие едино и неделимо, в противоположность множественности и делимости всех вещей чувственного мира, 3) бытие познаваемо, а небытие непознаваемо, его нет для разума, а значит оно не существует.

      Знаменитый греческий философ Демокрит принимает тезис о том, что бытие есть нечто простое, понимая под ним неделимое - атом. В атомизме Демокрита отвергается положение элеатов о неподвижности бытия, поскольку это положение не дает возможности объяснить движение и изменение, происходящее в чувственном мире. Стремясь найти причину движения, Демокрит раздробляет единое бытие Парменида на множество отдельных "бытий"- атомов. Платон подобно элеатам характеризует бытие как вечное и неизменное, познаваемое лишь разумом и недоступное чувственному восприятию, но бытие у Платона, так же как у Демокрита предстает как множественное. Однако, если у Демокрита бытие понимается как материальный, физический атом, то у Платона - бытие идеальное, бестелесное образование - идея(родоначальник идеалистической линии в философии).

      Аристотель видел ошибку Платона в том, что тот приписал идеям самостоятельное существование, обособив и отделив их от чувственного мира, для которого характерно движение, изменение. Аристотель сохраняет элеатское понимание бытия как чего-то устойчивого, неизменного, неподвижного, но отвергает учение Платона об идеях как сверхчувственных умопостигаемых предметах, отдаленных от "причастных" им вещей. Платон признавал реально существующими виды и роды. Аристотель же назвал сущностью (бытием) индивидуумы (индивидуум - неделимое). Например, вот этого человека, вот эту лошадь, а виды и роды суть лишь вторичные сущности, производные от первичных.

      В период эллинизма (IYв. до н. э. - Y) меняется мировоззренческая ориентация философии, ее интерес сосредоточивается на жизни отдельного человека. Эпикурейцы и стоики возрождают субъективистско-антропологическую традицию берущую свое начало в философии софистов и Сократа.

      Подводя итог античной философии, отмечаем, что философия возникает как учение о бытие, которое на начальных этапах отождествляется с природой. Отсюда объективистская, натуралистическая тенденция в раннегреческой философии. Позднее с развитием общественных отношений и формированием личности бытие осмысливается как бытие человека - субъективистский антропологизм. Однако и натурализм и антропологизм развиваются в рамках космоцентризма. Бытие рассматривается как упорядоченная система - Космос, важной составной частью которого является человек. Все проблемы человека рассматриваются и решаются в органической связи с занимаемым им местом и ролью в Космосе.

7. Во второй половине V в. до н. э. в Греции появились так называемые софисты. В условиях античной демократии умение говорить, убеждать и переубеждать на народных собраниях и судах становится жизненно важным. Появляются учителя искусства красноречия – софисты. Слово «софист» вначале означало «мудрый, искушенный, знающий». Но постепенно оно приобрело отрицательный оттенок, под софистикой стало пониматься умение доказать ошибочное и опровергнуть правильное. Многие (в том числе и Сократ) упрекали софистов в том, что их целью был не поиск истины, а нажива (бралась большая плата за обучение)

Софисты сместили акцент философского исследования с проблематики космоса на изучение человека, его жизни в обществе. Основные темы софистов – этика, политика, риторика, искусство, язык, религия, воспитание. Софисты выдвинули идею о том, что добродетель не дается человеку от рождения, не зависит от благородства крови, но основывается на знании.

Наиболее известный софист – Протагор (ок. 490–420 до н. э.). Он полагал, что как в природе, так и в человеке все изменчиво, при этом явление может перейти в свою противоположность. Но если вещь переходит в противоположное, то относительно нее могут существовать противоположные мнения. Протагор говорит, что «человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, и не существующих, что они не существуют». Это положение истолковывалось в том смысле, что поскольку каждый человек есть мера всех вещей, а люди отличаются друг от друга, то не существует объективной истины, и все люди правы. Аналогичным образом отрицалось существование объективного добра и зла.

Горгий (ок. 480–360 до н. э.) высказывал сомнения в существовании бытия, а если оно и существует, то его невозможно познать, а если и можно познать, то невозможно передать свое знание другому.

Софисты обучали искусству спора, учили различать смысловые оттенки значений терминов, давали советы развития памяти.

Сократ (470/469-399 до н. э.) – современник Демокрита. В противоположность ему считал ненужным и даже вредным изучение природы. «Богам не угождает человек, который допытывается того, чего они не пожелали открыть людям». Да мы и не способны управлять природными явлениями.

Сущностью человека Сократ считал душу как «сознающее Я». А если сущность человека – его душа, то в особой заботе нуждается не столько тело, сколько душа, и высшая задача воспитателя – научить людей взращиванию души.

Сократ изменил отношение к системе ценностей. Истинные ценности не связаны с внешним (богатство, слава) и телесным (жизнь, физическое здоровье, красота). Истинные ценности – сокровища души. Отсюда следует высокая оценка мудрости.

Сократ полагал, что безнравственный поступок – плод незнания истины; если человек знает, что такое хорошо, он никогда не поступит плохо. Никто не грешит сознательно. Тот, кто совершает зло, делает это по незнанию. Для Сократа мудрость и нравственность неразделимы. Главная задача мудрости в том, чтобы различать добро и зло.

Тремя основными добродетелями Сократ считал:

• умеренность (знание, как обуздывать страсти);

• храбрость (знание, как преодолевать опасности);

• справедливость (знание, как соблюдать законы божественные и человеческие).

Подобно софистам, Сократ претендовал на роль учителя, но учителя не отдельных лиц, а всего афинского народа. Нужно учить истинному знанию – усмотрению общего в вещах. В отличие от софистов Сократ верил в возможность объективного знания. Он не обещал ученикам, что раскроет им истину, он предлагал им совместно искать ее в дружеской беседе. Цель «сократического метода» – обнаружение сущности исследуемого объекта, общей для всех его случаев.

8. Основная часть философии Платона, давшая название целому направлению философии — это учение об идеях (эйдосах), о существовании двух миров: мира идей (эйдосов) и мира вещей, или форм. Идеи (эйдосы) являются прообразами вещей, их истоками. Идеи (эйдосы) лежат в основе всего множества вещей, образованных из бесформенной материи. Идеи — источник всего, сама же материя ничего не может породить.

Мир идей (эйдосов) существует вне времени и пространства. В этом мире есть определенная иерархия, на вершине которой стоит идея Блага, из которой проистекают все остальные. Благо тождественно абсолютной Красоте, но в то же время это Начало всех начал и Творец Вселенной. В мифе о пещере Благо изображается как Солнце, идеи символизируются теми существами и предметами, которые проходят перед пещерой, а сама пещера — образ материального мира с его иллюзиями.

Идея (эйдос) любой вещи или существа — это самое глубокое, сокровенное и существенное в нем. У человека роль идеи выполняет его бессмертная душа. Идеи (эйдосы) обладают качествами постоянства, единства и чистоты, а вещи — изменчивости, множественности и искаженности.

 Душа человека представляется у Платона в образе колесницы с всадником и двумя лошадьми, белой и черной. Возница символизирует разумное начало в человеке, а кони: белый — благородные, высшие качества души, черный — страсти, желания и инстинктивное начало. Когда человек пребывает в ином мире, он (возница) получает возможность вместе с богами созерцать вечные истины. Когда же человек вновь рождается в мире материальном, то знание этих истин остается в его душе как воспоминание. Поэтому, согласно философии Платона, единственный для человека способ знать — это припоминать, находить в вещах чувственного мира «отблески» идей. Когда же человеку удается увидеть следы идей — через красоту, любовь или справедливые дела — то, по словам Платона, крылья души, когда-то утерянные ею, вновь начинают расти.

Отсюда — важность учения Платона о Красоте, о необходимости искать ее в природе, людях, искусстве или прекрасно устроенных законах, потому что, когда душа постепенно восходит от созерцания красоты физической к красоте наук и искусств, далее — к красоте нравов и обычаев, — это наилучший способ для души подняться по «золотой лестнице» к миру идей.

Второй силой, не менее преобразующей человека и способной поднять его до мира богов, является Любовь. Вообще, сам философ напоминает Эрота: от также стремится достичь блага, он и не мудр и не невежественен, но является посредником между одним и другим, он не обладает красотой и благом и именно поэтому стремится к ним.

И философия, и любовь дают возможность рождения чего-то прекрасного: от создания прекрасных вещей до прекрасных законов и справедливых идей.

Платон учит, что все мы можем выйти из «пещеры» к свету идей, поскольку способность видеть свет духовного Солнца (то есть созерцать истину и мыслить) есть в каждом, но, к сожалению, мы смотрим не в том направлении.

В «Государстве» Платон также дает нам учение об основных частях человеческой души, каждая из которых имеет свои добродетели: разумная часть души имеет в качестве добродетели мудрость, вожделеющее начало (страстное начало души) — умеренность и воздержанность, а яростный дух (который может быть союзником как первого, так и второго) — мужество и способность подчиняться разуму. Все вместе эти добродетели составляют справедливость.

Платон проводит параллели между частями души и типами людей в государстве и называет справедливостью в государстве, когда каждый человек находится на своем месте и делает то, к чему более всего способен.

Особое место в «Государстве» Платон уделяет стражам (воинам) и их воспитанию, которое должно сочетать в себе две части: мусическую и гимнастическую. Гимнастическое воспитание позволяет подчинить страсти разумному началу и развить в себе качество воли. А мусическое — позволяет смягчить яростный дух и подчинить его законам ритма и гармонии.

( дополнение Учение Платона об идеях. )

   Платон (427-347 г. до н.э.) родился в знатной аристократической семье (по линии отца он был потомком последнего аттического царя Кодра, не менее знатным был и род его матери). Столь высокое происхождение представляло широчайшие возможности для физического и духовного совершенствования. Известно, что Платон уделял много внимания художественной деятельности (и небезуспешно), а также получал призы в весьма престижных спортивных состязаниях. Но в историю античной культуры Платон вошел в первую очередь не как талантливый поэт, музыкант или выдающийся спортсмен, а прежде всего (а, пожалуй, даже и в основном) как философ, у которого “больше, чем у кого-нибудь, философия была жизнью”[1] и который “свои теоретические построения выстрадал всей свое благородной эллинской душой”[1].

Не вызывает сомнения, что учение Платона об идеях является одной из важнейших составных частей его творчества. Многие исследователи склоняются к мысли, что оно является своеобразным “ядром” всей его философской системы (пожалуй, учение об идеях можно без какого-либо преувеличения назвать центром всего, созданного им в области науки, поэтому изложение философии Платона, оставляющее без внимания данное учение, по-видимому, просто немыслимо). Тем не менее следует отметить, что платоновское учение об идеях не есть нечто изолированное и оторванное от всего остального им созданного: напротив, Платон, будучи последовательным учеником Сократа, логически развил и дополнил философию своего учителя, уделив особое внимание знанию и поиску его оснований, а само учение об идеях явилось естественным завершением этого поиска. Поэтому мы, говоря словами А.Ф. Лосева, “не имеем права исходить из анализа только того, что непосредственно относится к теме”[1], и поэтому будем здесь рассматривать интересующую нас тему в необходимой взаимосвязи с остальными сторонами учения великого философа.

В досократовской философии вопрос о познаваемости мира или вообще не упоминался, или познаваемость мира напрямую связывалась с возможностями чувственного восприятия. Заслуга Платона в том, что он в отличие от своих предшественников обратил особое внимание на недостатки чувственного восприятия (и соответственно основанного на нем обыденного сознания). По Платону, восприятие представляет нам вещи не такими, какими они есть “на самом деле”, а такими, какими они кажутся нам (или нашим органам чувств): “...нашу природу, со стороны образования и необразованности, уподобь вот какому состоянию. Вообрази себе людей как бы в подземном пещерном жилище, которое имеет открытый сверху и длинный во всю пещеру вход для света. Пусть люди живут в ней с детства, скованные по ногам и по шее так, чтобы пребывая здесь, могли видеть только то, что находится перед ними, а поворачивать голову от уз вокруг не могли. Пусть свет доходит до них от огня, горящего далеко вверху и позади них, а между огнем и узниками на высоте есть дорога, против которой вообрази стену, построенную наподобие ширм, какие ставят фокусники перед зрителями, когда из-за них показывают свои фокусы. ... Смотри же: мимо этой стены люди несут выставляющиеся над стеною разные сосуды, статуи и фигуры, то человеческие, то животные, то каменные, то деревянные, сделанные различным образом, и что будто бы одни из прохожих издают звуки, а другие молчат. ... Разве ты думаешь, что эти узники на первый раз как в себе, так и один в другом видели что-нибудь иное, а не тени, падавшие от огня на находящуюся перед ним пещеру? - Как же иначе, - сказал он... А предметы проносимые - не то же самое? - Что же иное? - Итак, если они в состоянии будут разговаривать друг с другом, не думаешь ли ты, что им будет представляться, будто называя видимое ими, они называют проносимое? - Необходимо. Но что, если в этой темнице прямо против них откликалось бы и эхо, как скоро кто из проходящих издавал бы звуки, к иному ли чему, думаешь, относили бы они эти звуки, а не к проходящей тени? - ...Не к чему иному, сказал он. - Да и истиною-то, примолвил я, эти люди будут почитать, без сомнения, не что иное, как тени. - Необходимо, сказал он. - Наблюдай же, продолжал я: пусть бы, при такой их природе, приходилось им быть разрешенными от уз и получить исцеление от бессмысленности, каковы бы она ни была; пусть бы кого-нибудь из них развязали, вдруг принудили встать, поворачивать шею, ходить и смотреть вверх на свет: делая все это, не почувствовал ли бы он боли и от блеска не ощутил бы бессилия взирать на то, чего прежде видел тени? И что, думаешь, сказал бы он, если бы кто стал ему говорить, что тогда он видел пустяки, а теперь, повернувшись ближе к сущему и более действительному, созерцает правильнее, и, если бы даже, указывая на каждый проходящий предмет, принудили его отвечать на вопрос, что такое он, пришел бы он в затруднение и не подумал бы он, что виденное им тогда истиннее, чем указываемое теперь? - Конечно, сказал бы он.”[1].  

В вышеприведенном отрывке Платон на образном примере показывает различие между самим предметом и нашим чувственным представлением о нем. Но, выявив недостаточность чувственного восприятия, Платон пошел не по пути установления диалектической связи ощущений (чувств) и теоретического мышления (разума), а по пути их противопоставления, утверждая, что чувства не могут быть источником истинного знания, но лишь побудителем, способствующим тому, что разум обращается к познанию истины: “если притом положишь, что восхождение вверх и созерцание горнего есть восторжение души в место мыслимое, то не обманешь моей надежды, о которой желаешь слышать. Бог знает, верно ли это; но представляющееся мне представляется так: на пределах ведения идея блага едва созерцается; но, будучи предметом созерцания, дает право умозаключать, что она во всем есть причина всего правого и прекрасного, в видимом родившая свет и его господина, а в мыслимом сама госпожа, дающая истину и ум...

При этом впервые (и это тоже заслуга Платона) было подчеркнуто не только несовпадение знания о мире с самим миром, но и несовпадение понятия о предмете с самим предметом: ведь одно понятие может обозначать многие предметы, но ни один из них не выражает полностью сути этого понятия. Следовательно, делает вывод Платон, основание понятия не в предмете, а в чем-то другом, что не является ни предметом, ни понятием. И этим “другим”, согласно Платону, является идея, то есть “для себя сущее или “в себе” вещей”. Соответственно сама идея есть первопричина всего сущего. Вот что об этом говорит сам Платон: “Эту[1]область занимает бесцветная, лишенная очертаний, неосязаемая сущность, подлинно сущая, зримая одному лишь кормчему души - разуму[1]; на нее-то и направлено истинное знание. Поскольку разумом и чистым знанием питается мышление бога да и всякой души, какая стремится воспринять надлежащее, - она, видя время от времени подлинно сущее, ценит его, питается созерцанием истины и блаженствует, пока небесный свод не перенесет ее по кругу опять на то же самое место. При этом кругообороте она созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание - не то знание, которому свойственно возникновение, и не то, которое меняется, содержась в том изменчивом, что мы называем бытием, но то настоящее знание, которое содержится в подлинном бытии”[1]. Идеи вечны, неподвижны и неизменны, что Платон показывает на примере идеи прекрасного следующим образом: “нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, во-вторых, не в чем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то для кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Прекрасное это предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то другом, будь то животное, Земля, небо или еще что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его не становится ни больше, ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает”

Признав идею первопричиной всего сущего, Платон тем самым определил и основную задачу философии, и предмет науки как познание мира идей, которое возможно лишь посредством диалектического процесса мышления как процесса образования и разделения понятий, и выявление их совместимости (или несовместимости) с предметным миром. Таким образом, Платон признает два метода познания: чувственный (неподлинный) и понятийно-мысленный (подлинный). Но поскольку всякое познание всегда направлено ни какой-либо объект, то он должен присутствовать и здесь. У Платона этот объект распадается на два: мир изменчивых и конечных во времени предметов и мир вечных неизменных идеальных сущностей - идей. Происходит как бы удвоение мира.

Такой подход вполне естественно порождает два важных вопроса: как соотносятся эти два противоположных мира и как человек - существо конечное, преходящее, и, следовательно, однозначно принадлежащее к чувственному миру, может познавать недоступный для него по самой своей природе мир идей. Платон выходит из положения, предположив, что:

1) предметный мир есть мир теней, отражение подлинного, идеального;

2) душа человека вечна и бессмертна. Платон на этот счет пишет так: “Всякая душа бессмертна. Ведь вечнодвижущееся бессмертно. А у того, что сообщает движение другому и приводится в движение другим, движение прерывается, а значит, прерывается и жизнь. Только то, что движет само себя, поскольку оно не покидает само себя, никогда не перестает двигаться; более того, и для всего остального, что движется, оно служит источником и началом движения. Начало не имеет возникновения: всему возникающему необходимо возникать из начала, а само оно ни из чего не возникает, потому что если бы начало возникало из чего-либо, то возникающее возникало бы уже не из начала. Но так как оно не имеет возникновения, ему необходимо быть и неуничтожимым, потому что если бы погибло начало, ни само оно никогда не могло бы возникнуть из чего-либо, ни другое из него, так как все должно возникать из начала. Значит, начало движения - это то, что движет само себя. Оно не может ни погибнуть, ни возникнуть, иначе бы все небо и все возникающее, обрушившись, остановились, и уже неоткуда было бы взяться тому, что бы привело их снова в движение, чтобы они возникли. Итак, выяснилось, что бессмертно движимое само собой; но всякий без колебания скажет, что именно в этом заключается сущность и определение души. До вселения в него она пребывает в мире идей, где и познает мир истин. Вселившись же в человека, она привносит в него все наличное знание. Таким образом, процесс познания по Платону есть процесс припоминания, когда мы посредством анализа понятий заставляем душу человека припоминать имеющиеся в ней знания: “раз душа бессмертна, часто рождается и видела все и здесь, и в Аиде, то нет ничего такого, чтобы она не познала. Поэтому ничего удивительного нет в том, что и насчет добродетели, и насчет всего прочего она способна вспомнить все, что ей было известно. И раз в природе все друг другу родственно, а душа все познала, ничто не мешает тому, кто вспомнил что-нибудь одно, - люди называют это познанием, - самому найти и все остальное... В момент акта познания у человека возникает воспоминание об идее. Говоря словами самого Платона, “человек должен понимать видовое обозначение, складывающееся из многих чувственных восприятий, но сводимое разумом воедино. А это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы называем бытием, и вырвалась в подлинное бытие. Поэтому по справедливости окрыляется только мысль человека, любящего мудрость: у него всегда по мере его сил память обращена на то, в чем бог проявляем свою божественность. Человек, правильно применяющий подобные воспоминания, всегда посвящаемый в совершенные таинства, - только он один становится подлинно совершенным. Так как он стоит вне человеческой суеты и обратился к божественному, толпа, конечно, станет увещевать его, как человека, у которого не все в порядке, - но его восторженная одержимость толпе незаметна. Но, поскольку идея не может полностью присутствовать в предмете (см. выше), то между идеей и ее чувственным образом устанавливается не отношение тождества (сходства), а отношение подражания: чувственный образ подражает идее (прообразу), являясь как бы копией ее (т.е. прообраза), но копией неполной и несовершенной 

Таким образом, представляется вполне обоснованным классифицировать платоновскую философию как объективный идеализм, так как материя рассматривается как производное от нематериальных предшествующих материи идей, существующих вне и независимо от сознания людей. Гносеология же его есть “самое решительное отрицание чувственного опыта для познания трансцендентной действительности - крайнее выражение рационалистического противопоставления разума чувственности.

9. Аристотель (384-322 г. до н.э.) родился в г. Стагире. Он происходит из старинной семьи врачей. Около 20 лет он провел в академии, руководимой Платоном. После этого несколько лет он был воспитателем легендарного Александра Македонского. С 335 года возглавил созданную им в Афинах философскую школу (Ликей). “Подобно своему ученику, Аристотель - Александр Македонский греческой философии - энциклопедически собрал и обобщил весь научный опыт Греции[1]. Он сочетал колоссальные способности наблюдателя-натуралиста, исследователя фактов ... с гениальностью основоположника логики как науки”[1].

Ниже мы будем рассматривать теорию Аристотеля не в полном объеме (что само по себе могло бы послужить темой для не одного исследования), но лишь в той мере, в которой это необходимо для показания несходства взглядов его и Платона.

В своей “Метафизике” Аристотель подверг критике положения учения своего учителя о независимости понятий от вещей по бытию. Аристотель там же указывает и на источник этой ложной мысли: “к учению об эйдосах[1]пришли те, кто был убежден в истинности взглядов Гераклита, согласно которым все чувственно воспринимаемое постоянно течет; так что если и есть знание и разумение чего-то, то помимо чувственно воспринимаемого должны существовать другие сущности (physeis), постоянно пребывающие, ибо в текучем знания не бывает”[1]. Но кроме указания исторического источника учения об идеях, Аристотель развивает критику учения Платона об идеях и выдвигает в качестве альтернативы этому учению собственное учение об отношении чувственных вещей к понятиям.

Возражения Аристотеля против учения Платона об идеях могут быть сведены в основном к четырем, а именно:

предположение Платона об идеях как самостоятельном бытии, отделенном от существования чувственных вещей, бесполезно как для познания этих вещей, так и для объяснения их бытия: “они[1] ничего не дают ... для познания всех остальных вещей (они ведь и не сущности этих вещей, иначе они находились бы в них)”[1];

постулируемый Платоном мир идей бесполезен не только для познания, но и для чувственного существования вещей: “...какое же значение имеют эйдосы для чувственно воспринимаемых вещей - для вечных либо для возникающих и преходящих. Дело в том, что они для этих вещей не причина движения или какого-либо изменения. А с другой стороны, они ничего не дают ... для бытия (раз они не находятся в причастных им вещах). ...Вместе с тем все остальное не может происходить из эйдосов ни в одном из обычных значений “из”. Говорить же, что они “образцы” и что все остальное им причастно, - значит пустословить и говорить поэтическими иносказаниями. В самом деле, что же это такое, что действует, взирая на идеи? Ведь можно и быть, и становиться сходным с чем угодно, не подражая образцу”[1]. И у Платона, и у пифагорейцев[1] слово “причастны” вовсе не дает строгого и вразумительного определения отношения между двумя мирами, а является скорее метафорой, что Аристотеля не удовлетворяет (кроме того, такое определение, по его мнению, просто невозможно, так как идеи не есть непосредственные сущности вещей: “... следует, по- видимому, считать невозможным, чтобы отдельно друг от друга существовали сущность и то, сущностью чего она есть; как могут поэтому идеи, если они есть сущности вещей, существовать отдельно от них?”[1]);

третье возражение Аристотеля по поводу платоновской теории идей основывается на рассмотрении учения Платона о логических отношениях идей, а именно (1) логических отношений между самими идеями и (2) отношений между идеями и чувственными вещами:

логическое отношение идей есть отношение общих идей к идеям частным. При этом, как считает Платон, общее - сущность частного. Но положение об отношении общих идей к частным и положение о субстанциональности идей, по мнению Аристотеля, друг другу противоречат: согласно гипотезе Платона, выходит, будто одна и та же идея может одновременно быть и субстанцией, и несубстанцией: субстанцией, так как, будучи по отношению к подчиненной ей частной идее более общей, она имеется налицо или отображается в этой частной идее как сущность; несубстанцией - по отношению к более высокой идее, которая и есть ее субстанция: “далее, согласно предположению, на основании которого мы признаем существование идей, должны быть эйдосы не только сущностей, но и многого иного (в самом деле, и мысль едина не только касательно сущностей, но и относительно всего другого; и имеются знания не только о сущности, но и об ином; и получается у них несметное число других подобных [выводов]); между тем по необходимости и согласно учениям об эйдосах, раз возможна причастность эйдосам, то должны существовать идеи только сущностей, ибо причастность им не может быть привходящей, а каждая вещь должна быть причастна эйдосу постольку, поскольку он не сказывается о субстрате[1] (я имею в виду, например, если нечто причастно самому-по-себе-двойному, то оно причастно и вечному, но привходящим образом, ибо для двойного быть вечным - это нечто привходящее). Итак, эйдосы были бы только сущностью[1]. Однако и здесь, [в мире чувственно воспринимаемого], и там, [в мире идей], сущность означает одно и то же. Иначе какой еще смысл имеет утверждение, что есть что-то помимо окружающих нас вещей - единое во многом? Если же идеи и причастные им вещи принадлежат к одному и тому же виду, то будет нечто общее им (в самом деле, почему для преходящих двоек и двоек, хотя и многих, но вечных, существо их как двоек в большей степени одно и то же, чем для самой-по-себе двойки и какой-нибудь отдельной двойки?). Если же вид для идей и причастных к ним вещей не один и тот же, то у них, надо полагать, только имя общее, и это было бы похоже на то, как если бы кто называл человеком и Каллия, и кусок дерева, не увидев между ними ничего общего.”[1] 

“А если мы допустим, что хотя общие определения в других отношениях и соответствуют эйдосам, например, самому-по-себе-кругу - “плоская фигура” и прочие части определения, но должно еще добавлять, что есть то, [идея чего она есть], то надо проследить, не оказалось ли это совсем бессодержательным. В самом деле, к чему это должно добавляться? К “середине”, или к “плоскости”, или ко всем частям [“круга”]? Ведь все, что входит в [охватываемую определением] сущность - это идеи, например, “живое существо” и “двуногое”. А кроме того, ясно, что “само-по-себе” должно наподобие “плоскости” быть некоей сущностью (physis), которая будет как род содержаться во всех эйдосах”[1];

по мнению Аристотеля, Платон, впутывается также и в противоречие также и в своем учении об отношении между областью чувственных вещей и областью идей: он признает, что вещи чувственного мира заключают в себя нечто общее для них. Но общее - как общее - не может быть простой составной частью отдельных вещей. Отсюда Платон выводит, будто общее образует вполне особый мир, отделенный от мира чувственных вещей и совершенно самобытный. Итак, отдельно существуют и вещь, и ее идея. Но мир вещей - отображение мира идей, поэтому между каждой отдельной вещью и ее идеей существовать нечто сходное и общее для них обеих. И если по отношению к миру чувственных вещей необходимо допустить отдельный от него и самобытный мир идей, то точно так же по отношению к тому общему, что имеется между миром вещей и миром идей, должен быть допущен - в качестве вполне самобытного - новый мир идей. Это будет уже второй мир идей, возвышающийся одинаково и над первым миром идей, и над миром отдельный чувственных вещей. Но между этим новым, или вторым, миром идей, с одной стороны, а также первым миром идей и миром чувственных вещей - с другой, в свою очередь существует общее. И если в силу сходства мира вещей с первым миром идей оказалось необходимым предположить второй мир идей, то на том же основании - в силу сходства второго мира идей с первым, а также с миром чувственных вещей - необходимо предположить существование особого общего между ними, т.е. существование третьего мира идей. При последовательном развитии этой аргументации пришлось бы прийти к выводу, что над областью чувственных вещей высится не один-единственный самобытный мир идей, а бесчисленное множество таких миров[1].

четвертое возражение Аристотеля против теории идей Платона состоит в указании того, что эта теория не дает и не может дать объяснения важному свойству вещей чувственного мира - их движению, возникновению, становлению и гибели. Так как, по Платону, идеи образуют особый, совершенно отдельный, замкнутый мир сущностей, то не представляется возможным указать причины непрерывно происходящих в чувственном мире изменения и движения: “... однако если эйдосы и существуют, то вещи, им причастные, все же не возникли бы, если бы не было того, что приводило бы их в движение. С другой стороны, возникает многое другое, например, дом и кольцо, для которых, как мы утверждаем, эйдосов не существует[1]. Поэтому ясно, что и все остальное может быть и возникать по таким же причинам, как и только что указанные вещи”[1].

Основной причиной трудностей, который испытывает платонова теория идей, состоит, по мнению Аристотеля, в абсолютном обособлении общего от единичного и в противопоставлении их друг другу: “они[1] в одно и то же время объявляют идей общими сущностями, а с другой - отдельно существующими и принадлежащими к единичному. А то, что это невозможно, у нас было разобрано ранее. Причина того, почему те, кто обозначает идеи как общие сущности, связали и то и другое в одно, следующая: они не отождествляли эти сущности с чувственно воспринимаемым; по их мнению, все единичное в мире чувственно воспринимаемого течет и у него нет ничего постоянного, а общее существует помимо него и есть нечто иное. Как мы говорили раньше, повод к этому дал Сократ своими определениями, но он во всяком случае общее не отделял от единичного. И он правильно рассудил, не отделив их. Это ясно из существа дела: ведь, с одной стороны, без общего нельзя получить знания, а с другой - отделение общего от единичного приводит к затруднениям относительно идей. Между тем сторонники идей, считая, что если должны быть какие-то сущности помимо чувственно воспринимаемых и текучих, то они необходимо существуют отдельно, никаких других указать не могли, а представили как отдельно существующие сказываемые как общее, так что получалось, что сущности общин и единичные почти одной и той же природы. Таким образом, это трудность, которая сама по себе, как она есть, присуща излагаемому взгляду”[1].

Согласно теории Аристотеля, бытием обладают не идеи, как полагали сторонники теории идей (Платон и его последователи), а отдельные единичные вещи. Само же понятие сущности выражает эту единичность. “Класс естественных вещей включает в себя, с одной стороны, сущности, а с другой - их действия и претерпевания (под сущностями я разумею простые тела, как-то: огонь, землю и рядоположные им тела, а также все, что из них состоит, - живые существа, небесные светила, а равно и части их. Все они называются сущностями потому, что они не сказываются о субстрате, но все остальное сказывается о них; под действиями и претерпеваниями - движения ... тел ..., их изменения и взаимные превращения“[1]. Сущность должна быть в самом предмете, а не вне его, т.е. сущность и предмет составляют для Аристотеля диалектическое единство.  

Понятие сущности более полно раскрывается через понятия формы и материи (заметим, что учение о форме и материи составляет один из важнейших разделов аристотелевой философии).

Говоря, что “материя близка к сущности и в известном отношении есть сущность”[1], Аристотель характеризует ее как нечто неопределенное: “А под материей я разумею то, что само по себе не обозначается ни как суть вещи (ti), ни как что-то количественное, ни как что-либо другое, чем определено сущее”[1].

Свою определенность материальные вещи получают благодаря форме: “Формой я называю суть бытия каждой вещи и ее первую сущность”[1]. Форма у Аристотеля - это не платонова идея, пребывающая в своем собственном мире вне единичных вещей, а нечто, что пребывает в самих вещах и характеризует их. Однако сама форма реализуется только в соединении с материей. Противоположность материи и формы по Аристотелю небезусловна. Медь есть материя по отношению к шару, который из нее отливается, но та же медь - форма по отношению к физическим элементам, соединение которых, по Аристотелю, составляет медь. Следовательно, сущностью можно считать, по Аристотелю, в одном смысле материю, в другом смысле - форму и в третьем - единство материи и формы. “И субстрат есть сущность: в одном смысле это материя (я разумею здесь под материей то, что, не будучи определенным нечто в действительности, таково в возможности), в другом - существо (logos), или форм - то, что как определенное сущее может быть отделено [только] мысленно, а третье - это то, что состоит из материи и формы, что одно только подвержено возникновению и уничтожению и безусловно существует отдельно, ибо из сущностей, выраженных в определении, одни существуют отдельно, а другие нет”[1].

Положение Аристотеля о том, что в материальных вещах материя и форма неотделимы друг от друга, о том, что отделение материи от формы есть напрасный труд: “...бесполезно сводить все указанным выше образом [к форме] и устранять материю; ведь в некоторых случаях, можно сказать, эта вот форма имеется в этой вот материи или эти вот вещи в таком-то состоянии”[1], несомненно, диалектично. В то же время Аристотель в ряде положений отрывает форму от материи, и дело здесь не только в том, что он отводит форме активную роль в развитии материальных вещей, но и в свойственном ему стремлении толковать форму как логически предшествующую материи. В конечном итоге это приводит Аристотеля к идеалистическому выводу о существовании высшей формы, лишенной материального субстрата и “чистой” в своей идеальности (“необходимо, чтобы существовала некая вечная неподвижная сущность”[1]), которую уже нельзя рассматривать как материю или как возможность более высокой формы. Такая предельная форма есть перводвигатель, или бог, пребывающий вне мира. Вышесказанное дает основания классифицировать теорию Аристотеля как объективный идеализм.

Учение о 4-х причинах.

У каждой вещи есть причины, образующие ее.

Бытие — живая субстанция, характеризующаяся специальными принципами или четырьмя началами (условиями) бытия:

1.Материя — «то, из чего». Многообразие вещей, существующих объективно; материя вечна, несотворима и неуничтожима; она не может возникнуть из ничего, увеличиться или уменьшиться в своём количестве; она инертна и пассивна. Бесформенная материя представляет собой небытие. Первичнооформленная материя выражена в виде пяти первоэлементов (стихий): воздух, вода, земля, огонь и эфир (небесная субстанция).

2.Форма — «то, что». Сущность, стимул, цель, а также причина становления многообразных вещей из однообразной материи. Создает формы разнообразных вещей из материи Бог (или ум-перводвигатель). Аристотель подходит к идее единичного бытия вещи, явления: оно представляет собою слияние материи и формы.

3.Действующая причина (начало) — «то, откуда». Началом всех начал является Бог. Существует причинная зависимость явления сущего: есть действующая причина — это энергийная сила, порождающая нечто в покое универсального взаимодействия явлений сущего, не только материи и формы, акта и потенции, но и порождающей энергии-причины, имеющей наряду с действующим началом и целевой смысл, то есть

4.Цель — «то, ради чего». Высшей целью является Благо.